Белые Росы - Страница 4

К оглавлению

Утро. Отец Васьки доил корову.

— Стой, Мурашка, стой, — попросил старик. — Сейчас пастись пойдем...

Во двор вошел Васька. Уже в рабочей одежде.

— Здоров, батька...

Старик перестал доить.

— Нагулялся?

Васька кивнул головой, взял у поленницы чурбачок, подставил его к корове с другой стороны.

— Эти не трогал?

— Не...

Стали доить в четыре руки.

Потом сидели на ступеньках крыльца, по очереди пили из большой кружки теплое пенистое молоко.

— Дрянь дело, — говорил отцу Васька. — Разводиться задумала... И надо же ему было прикатить сюда...

— Вам так надо было сходиться, как мне в космос летать... Говорил дураку, так нет — женюсь, женюсь...

— Не надо, батя...

— Бить не пробовал?

— Ай, — только махнул Васька.

— Попробуй, без злости только...

— Да что ее бить? Как каменная... Что по камню бить?

— Все у тебя не как у людей, Васька... Все наперекосяк...

Васька встал.

— Ладно, пойду созидать, а там видно будет...

Ушел.

Старик смотрел ему вслед.

Васька вышел из деревни и быстрым шагом пошел по наезженной пыльной дороге к лесу, в сторону от наступающего города...

— Пошли, Мурашка, — старик берет корову за кривой рог и идет вдоль улицы.

У Васькиной хаты сказал корове:

— Постой тут минутку... Сейчас приду...

Корова послушно остановилась. Старик подошел к забору.

— Маруся!

Женщина вышла на крыльцо.

— Иди сюда...

Подошла.

— Что это вы, а? — негромко спросил старик. — Пять годов прожили, а теперь позориться? Какая тебе любовь надо? Бабе дети надо и мужик... Сорок скоро стукнет, а она любиться задумала. У вас же дочка, ты про нее-то подумай... Как ей без отца-то?

Маруся беззвучно заплакала. Тихо, как исповедуясь, сказала:

— Это Мишкина дочка...

Лицо у старика вытянулось.

— Ах, ты... Ах, стерва... — выдохнул он.

— Стерва... — грустно согласилась Маруся.

— Ваське же только не проговорись, — зашептал ей старик. — О Господи, твоя воля... Иди сюда...

Маруся покорно подошла.

— Чтобы я этого больше не слышал... Ни от тебя... Ни от кого! Чуешь?

Всхлипнула. Кивнула.

Одинокий аист сидел в гнезде.

Ошарашенный старик вел корову пастись за деревню на луг. Неспокойный океан жадно лизал прибрежный желтый песок.

На острове кричал во всю глотку петух. Сашка Ходас сидел на изогнутой кровати среди руин, Мишук пристроился на сломанной табуретке, раздавленный телевизор стоял между ними вместо стола и почему-то работал. В передаче «А ну-ка, девушки!» девушки доказывали, что они тоже девушки.

Сашка сидит окаменевший, слушает. Мишук вздыхает. Оба думают. Петух вдруг захлебывается собственной песней и вместо очередного «кукареку» пищит голосом Аллы Пугачевой:

...еки-ино!

Нужно быть смешным для всех!

Арлекино! Арлекино!

Лишь одна награда — смех!

Ох-хо-хо-хо, ха-ха-ха!

Сашка щелкнул переключателем портативного магнитофона, тот затинькал, откручивая коричневую ленту назад.

Мишук тоскливо смотрит передачу. Вздохнул:

— А вот эта ничего... Только тут много... — где «тут», не объяснил.

— У тебя мать есть, Мишук? — спросил Сашка.

— Нету...

— А отец?

— Не-а...

— Померли, что ли?

— Кто их знает! — улыбнулся Мишук. — Может, и померли, а может, и живут, любовь у них была, меня вот налюбили. Потом папка от мамочки отказался, а мамочка от меня в роддоме. Подкидыш я.

— И не страшно тебе одному во всем свете?

— Привык. А иногда подумаешь-подумаешь, едрена-матрена! Людей вокруг хоть пруд пруди, а ты живешь, как в космосе...

— Пень! — вскипел Сашка. — Так чего же ты не женишься, сам себе родственников не наделаешь? Чего ты летаешь по всему свету, как паутина?

— А сам? — зло прищурился Мишук.

— И я такой же балбес... У меня же деревня есть, хата, батька, два брата- близнеца... Я третий. Вместе родились... Как в сказке... У крестьянина три сына, старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был...

— Дурак... — дорифмовал Мишук.

— Я — средний! — уточнил Сашка. — Так и сяк я... Хотя я не так и не сяк.

Кричал из магнитофона петух.

— Да выключи ты! — сморщился Мишук. — Целое утро! И где только записал?! — и потянулся рукой к выключателю.

— Не трожь! — закричал Сашка. — Он мне душу отогревает.

И вдруг стукнул кулаком по изувеченному телевизору.

— Сашок, не петушись... На, отвлекись, — Мишук дал другу жевательную резинку. — Это у тебя нервы... Землетрясением тряхнуло, вот стресс и получился. Не петушись, котик...

Сидят. Тупо жуют резину вдвоем. Сашка выплюнул резинку, всхлипнул:

— Ничего не сталось! Сам себя подкидышем сделал! Мишук, ты никогда не думал, зачем живешь?

— У меня семь классов, Саша, — почему-то ответил Мишук.

— На кой черт мы заперлись сюда? Вон до Японии доплюнуть можно... Ну, зачем?!

— Рубль зашибить.

— Зачем?

— Рубль? Ну, Сашок... Не знаю.

Океан выбросил на песок небольшого крабика. Волна отошла: крабик стал на ноги и резко побежал в море. Новая волна опять его выбросила. Крабик опять упрямо направился к воде. Так продолжалось раза три.

Сашка встал, подошел, взял крабика, швырнул его в море и, зло пнув ногой очередную волну, возвратился к Мишуку.

— О смерти я сегодня подумал, Мишук...

— Ты что, офонарел? Нашел о чем...

— И хочу воды, Мишук... Колодезной! Хоть глоток, хоть росинку...

Мишук встал:

— Я сбегаю?

— Иди ты!

Смолкли.

По узкой тропинке идет их бригадир.

— Эй, артисты! — позвал он. — Вы работать сегодня думаете?